Проваленный экзамен

Ещё один конкурсный рассказ. Заданием была «пушкинская» тема, ну и я решил устроить небольшое литературное хулиганство, а заодно попробовать описать сновидение. Получилось забавно, хотя, признаться, сюжета тут маловато.  

 Зимний пейзаж. Занесённая дорога. Под ярким холодным солнцем («солнце светит, да не греет» – мелькает в сознании давно заученное) едут большие сани. На санях сидит кто-то в тулупе и меховой шапке.

- Как же это называется? – спрашивает Таня саму себя. – Какое-то странное слово.

- Дровни, - говорит низким рокочущим голосом мальчик, невесть откуда появившийся рядом с ней. Мальчик едва достаёт Тане до пояса, закутан в тёплую одежду, воротник поднят до ушей, сверху на лоб надвинута шапка, так что видны только холодные серые глаза. Глаза смотрят пристально и немного жутковато.

- Да, точно. Он обновляет путь.

- И ликует! – дополняет мальчик. Но почему-то звучит это не весело, скорее наоборот.

- А ты играешь?

- Нет, я отмораживаю пальчик.

Мальчик снимает варежку и показывает ей кулак с оттопыренным большим пальцем. Палец выглядит неестественно белым и как будто неживым. Таня морщится.

- Как же так, это же нехорошо. Нельзя отмораживать…

- Поздно. Аннушка уже разлила подсолнечное масло.

Мальчик медленно поворачивает кулак, так что отмороженный большой палец опускается вниз и указывает на снег, точно такого же мертвенно-белого цвета. Таня чувствует, как от внезапно нахлынувшего страха подгибаются ноги. В домике, что стоит рядом на холме, распахивается дверь и раздаётся крик:

- Домой!!! А ну домой!!! Все домой!!!

- Идём, - говорит мальчик скорбно. – Пришла пора ответить за всё.

Они входят в избу, сначала мальчик, за ним Таня. Проходят сени. Дверь тоскливо скрипит, как будто в её петлях поселился злой дух и возмущается при каждом движении. Внутри избы их встречает женщина в сарафане и кокошнике. Она стоит возле печи, уперев руки в бока. Таня смотрит ей в лицо - очки в тонкой дизайнерской оправе, помада ярко-вишнёвого цвета, презрительно сморщенный носик - и с ужасом бормочет:

- Ольга? Нет… Откуда?

- Ну что, шалун отморозил пальчик? – спрашивает женщина грозно.

- Он… это… я не виновата, - лепечет Таня.

- Отморозил, - бросает мальчик коротко. Слово звучит как удар судьи молотком по столу, как похоронный звон, как стук комьев земли по крышке гроба. Тане с трудом удерживается от того, чтобы зарыдать во весь голос. 

- Ну и куда ты смотрела?

- Я? На дровни смотрела…

- Покалечила ребёнка! Ему же теперь палец отрежут!

Таня не выдерживает и всхлипывает. А мальчик неторопливо и обыденно, как будто каждый день так делает, подходит к лавке, стоящей вдоль стены, и выдвигает её на середину комнаты. Почему-то отмороженный пальчик ему отнюдь не мешает. Таня хочет обратить на это внимание Ольги, но  та взвывает пожарной сиреной:

- На лавку! Быстро!

Таня поспешно подскакивает к лавке, садится на неё и застывает. Глядит на Ольгу преданным собачьим взором, и по обалдевшему лицу своей визави понимает, что сделала всё неправильно.

- Встать!

Таня встаёт, дрожа от страха.

- Скидывай портки и ложись на живот!

Таня трясущимися руками расстёгивает ремень и спускает джинсы, затем трусики. Путаясь в предметах одежды, подходит к лавке, ложится и вытягивается рыбкой. Ольга взмахивает мокрыми прутьями. Прутья противно посвистывают.

- Не на… а… а… до…, - всхлипывает Таня. И тут же взвизгивает, когда прут впивается в кожу, как десять тысяч комаров разом. Таня обхватывает пальцами ножки скамейки, вскидывает голову и трясет ею.

- Ай! Ай! Ай! – всхлипывает Таня, когда розга опускается тремя быстрыми безжалостными ударами. Сердце бьётся быстро и отчаянно, как будто хочет выскочить из терзаемого мукой тела и улететь. Прут режет воздух с издевательским свистом и вспарывает плоть глухим безжалостным продёргиванием.

Таня виляет бёдрами, как в бразильском неприличном танце. Слёзы прокладывают солёные ручейки на щеках. Жар поднимается от попы и наполняет всё тело. На лбу проступает пот. «Как же я не мёрзла до этого, когда в футболке и джинсах стояла на морозе?» - думает Таня и тут же всё понимает.

 - Это сон! Ой-ой! Просто сон! – выкрикивает она.

Бревенчатые стены идут волнами. Исчезают печка, Ольга с прутьями. Таня отрывает голову от подушки, ошеломлённо всматривается в темноту. На её лице слёзы, колотится сердце, но в душу уже вливается чувство безопасности. Под животом вместо жёсткой лавки - мягкий диван. Лунный луч через щель между шторами рисует световым карандашом линию на гардеробе. Таня облегчённо вздыхает, вытягивается. Снова закрывает глаза.

Большая аудитория. Ряды парт спускаются уступами вниз, как рисовые поля в горах Китая. За кафедрой стоит женщина. Таня всматривается в неё с нарастающим ужасом. «Ольга! Опять она. Неужели? За что?».

Ольга приглашающе взмахивает рукою. Таня встаёт и обречённо спускается по проходу, как на эшафот. Смотрит по сторонам. В аудитории никого нет. Никто не будет свидетелем её позора. Ей легче, но ненамного.

Таня замирает перед кафедрой, как часовой возле Вечного Огня. Пальцами теребит складки своего скромного широкого платья.

- Ну что? – спрашивает Ольга. – Учила?

«Учила», - хочет ответить Таня, но язык как будто примёрз к зубам. Она не может вспомнить, что должна была учить и зачем. Таня закрывает глаза и отчаянно, всей душою желает оказаться как можно дальше отсюда. Где-нибудь на другом континенте, ночью, в автомобиле, едущем неизвестно откуда и неизвестно куда.

Таня открывает глаза. В темноте проносятся небоскрёбы, увешанные яркой рекламой. За рулём сидит некто, чьего лица она не видит. Лишь очки его беспомощно блестят в свете фар встречных машин. Водитель шепчет с противным сладострастием:

- Лолита, моё счастье и моё мучение, свет моей жизни и огонь моих чресел, пойми же, непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» или, чтобы тебе было проще произнести это имя, «Юджин Уан Джина», было утрачено уже во второй половине XIX в. Что говорить о наших временах, когда рассеялись все знания о той эпохе, когда изменился сам тип человека а те, кто понимал Пушкина, либо лежат в могилах, либо отказались от самих себя под давлением большевистского гнёта. Лолита, моя порицаемая обществом страсть, пойми же, какое это гремучее наслаждение – восстанавливать смыслы по намёкам, случайно оброненным, по прихотливому, извилистому пересечению внутренних и внешних структур. А варианты… о, эти варианты в рукописях, создающие дивный словесный лабиринт, отражающий величие стихотворного гения, и подумать только, они недоступны мне сейчас по известным причинам. Моя Лолита, юная демоница с невинным лицом, как передать тебе воздушную прелесть этих строк, как вложить в твои чудесные розоватые ушки вдохновенный ритм и сладостное мастерство рифмы…

Таня вздрагивает от отвращения, вновь закрывает глаза. А когда открывает, то видит перед собой старую улицу, мощенную булыжником. Вокруг – невысокие белые дома, покрытые красной черепицей. Рядом с ней стоит седовласый, вихрастый старичок с густыми усами и в строгом деловом костюме. Он говорит назидательным тоном:

- Для того чтобы дать пушкинскому роману в стихах любую достаточно содержательную интерпретацию, прочтения комментария недостаточно — необходимо знакомство с исследовательской литературой. Предъявлять к комментарию требование решать специфические задачи историко-литературной и теоретической интерпретации текста неправомерно. Не следует ожидать, что человек, который возьмет на себя труд ознакомиться с предлагаемым комментарием, окончательно и бесповоротно поймет роман Пушкина. Понимание такого произведения, как «Евгений Онегин», — задача, требующая труда, любви и культуры.

Старичок вздымает руку и с надрывом в голосе повторяет:

- Труда! Любви! Культуры! Труда! Любви! Культуры! Труда!! Любви!! Культуры!! Труда!! Любви!! Культуры!!

Оглушённая Таня покачивается и снова закрывает глаза. И тут же их открывает. Она стоит возле деревянного домика, вокруг расстилается типичнейший до отвращения пейзаж среднерусской равнины. Перед ней - высокий и худой молодой парень с крупным, тяжёлым лицом и похмельной безрадостной улыбкой.

- Что ж,  слушайте, - говорит он снисходительно. - Пушкин - наш запоздалый Ренессанс. Как для  Веймара - Гёте. Они приняли на  себя то, что Запад усвоил в XV-XVII  веках. Пушкин нашел  выражение  социальных мотивов в характерной  для  Ренессанса  форме  трагедии.  Он  и  Гете  жили как  бы в нескольких эпохах. "Вертер" -  дань сентиментализму.  "Кавказский пленник" - типично байроническая вещь. Но "Фауст", допустим,  это  уже елизаветинцы. А "Маленькие трагедии" естественно продолжают один из жанров Ренессанса. Такова же и лирика Пушкина. И если  на горька, то не в духе  Байрона, а в духе, мне кажется, шекспировских сонетов... Доступно излагаю?

- При чём тут Гёте? – спрашивает Таня. - И при чём тут Ренессанс?

Лицо молодого человека искажается в злой гримасе. Он нависает над Таней и орёт в бешенстве:

- Ни при чём! Гёте совершенно ни при чём! А  Ренессансом звали  лошадь Дон Кихота. Который тоже ни при чём! И я тут, очевидно, ни при чём!..

Таня сжимается в комочек, закрывает голову руками и зажмуривается. Не дождавшись удара, она открывает глаза и обнаруживает себя во всё той же большой аудитории, перед кафедрой. А на кафедре всё так же стоит Ольга и смотрит выжидающе. Таня понимает, что бежать некуда. И от обречённости тоскливо ноет что-то внутри, как будто где-то там завёлся будильничек, срабатывающий при виде надменного лица Ольги.

- Не надо, - заискивает Таня. – Пожалуйста. Я вспомню. Я обязательно вспомню…

Ольга кивает.

- Вспомнишь, куда же ты денешься. Сейчас я тебе память простимулирую, путём воздействия на нижнюю часть спины и всё вспомнишь. Отличное лекарство, всегда помогает.

Ольга извлекает из-под кафедры плетёный ремень. Ремень чёрен. Как графит. Как безлунная и беззвёздная ночь. Как дно Марианской впадины. При одном взгляде на эту абсолютную черноту  пропадает воля к сопротивлению и желание жить.

Таня всхлипывает, задирает юбку. Опирается на кафедру, оттопырив попу. Ольга обходит кафедру, встаёт слева от своей жертвы и взмахивает рукой. Чёрная кожа ремня встречается с тонкой тканью трусиков в оглушительном шлепке. Таня взвизгивает, переставляет ноги, слегка подпрыгивает, виляет попой. Ольга хлещет размеренно, безжалостно.

От очередного удара Таня невольно приседает.

- Не дёргайся! – сурово командует Ольга. -  Веди себя достойно перед лицом своих сокурсников.

- Что? 

Таня оборачивается и видит, что аудитория, которая только что была пуста, сейчас битком набита людьми. Все они смотрят на её исполосованный красный зад. Таня сжимается от стыда. Краем глаза замечает, что  кто-то на первом ряду снимает её на айфон, крепко охватив его длинными чёрными когтями. Когтями?! Таня поворачивается к аудитории всем телом и в ужасе видит у владельца айфона медвежью осклабившуюся морду.

- Это не может быть! – кричит Таня и тут же всё понимает. – Это сон! Это всего лишь сон!

- Ха-ха! – раскатывается под сводами аудитории злобный смех. Медленно гаснет свет. Лица сливаются в бледное размытое пятно и растворяются во тьме.

Таня ворочается. Терзает подушку. Пытается устроиться поудобнее. За окном слышны звуки подъехавшего автомобиля. Хлопают дверцы, гремит музыка. Лёгкий, быстрый вальс. Горят свечи. Вьются шлейфы платьев. Кавалеры ведут дам по кругу. Таня стоит возле двери. Старается держаться незаметно. Следит за танцующими, боясь увидеть знакомое лицо. Да, вот она – Ольга. Но кто с ней? Партнёр Ольги поворачивается, и сердце Тани замирает. Это медведь. Он держит Ольгу за талию и что-то тихо рычит ей на ушко. Таня не может оторвать взгляда от странной парочки.

Музыка смолкает. Танцующие останавливаются и расходятся. Ольга и медведь остаются вместе. Они поднимаются по лестнице, оживлённо болтая. Таня следует за ними, раздираемая противоположными устремлениями: осторожность требует бежать отсюда как можно дальше, а любопытство хочет узнать, что же здесь творится.

Ольга и медведь заходят в комнату. Таня некоторое время колеблется. Подходит к слегка приоткрытой двери. Смотрит сквозь щёлку. Ольга сидит возле зеркала с гордым видом. Медведь стоит перед нею на правом колене. Таня напрягает слух. Но ничего не может разобрать. Ясно только, что медведь говорит страстно и напряжённо, а Ольга молчит. И тут через другую дверь в комнату врывается генерал. В роскошном мундире, увешанном орденами, с золотыми погонами. На погонах блестят большие звезды, и Таня узнаёт вошедшего. Маршал Жуков! Точь-в-точь как на картинке в учебнике истории.

Все застывают, как в финальной сцене «Ревизора». Таня пытается побольше приоткрыть дверь. Та скрипит, выдавая соглядатая. Медведь вскакивает, подбегает к двери, распахивает её, хватает Таню когтями за ухо. Таня так поражена, что у неё даже нет сил на сопротивление, и медведь легко затаскивает её в комнату.

- Ага, - торжествующе кричит Ольга, - это она во всём виновата!

- В чём я виновата?

- А кто подглядывал? – ехидничает Ольга.

- А кто спал на моей кровати и помял её? – рычит медведь.

- А кто мне рога на картинке в учебнике подрисовывал? - вопрошает маршал Жуков.

Таня растеряно вертит головой. Она понимает неизбежность того, что сейчас произойдёт.

Медведь выдвигает на середину комнаты кушетку. Маршал Жуков расстегивает офицерский ремень и вытаскивает его из петель. Свечи бликуют на его каменно-суровом челе, как будто вспышки от горящего внутри маршальского черепа огня.  

Таня всхлипывает, задирает платье, спускает трусики, покорно ложится на кушетку. Медведь подаёт Ольге мокрые прутья. Ольга встаёт справа, маршал – слева. И начинается соревнование: кто быстрее и сильнее хлестанёт по округлой, оголённой цели. Таня вертится и верещит. С одной стороны её обжигает мощный удар ремня, с другой – остервенело кусает солёная розга. Ольга и Жуков работают слаженно и чётко. Справа-слева, справа-слева. Таня не успевает отдышаться после ударов, не чувствует своего тела. Только боль. Боль. Боль. 

Пытка останавливается. Таня всхлипывает. Осторожно проводит кончиками пальцев по повреждённой коже. Длинные рубцы от розги, синяки от ремня. Даже такое лёгкое прикосновение кажется болезненным.

- Ну а теперь – на закусочку! – раздаётся уверенный голос. Таня поворачивает голову и видит:  маршал Жуков перехватывает ремень за конец и раскручивает пряжку. Таня сипит из последних сил:

- Не надо! Пожааааааа!

Пряжка врезается в тело, как бешеная маршрутка под управлением таджикского шумахера на полном ходу. Выбивает из тела остатки воздуха, остатки соображения. Оставляет только боль, превышающие все пределы.

- Ииии! – визжит Таня и резко просыпается.

Вытирает слёзы. Переводит дыхание. Ворочается на скомканной простыне. Пытается расправить её хоть как-то, чтобы не врезалась в тело. Кажется, за шторами темнота отступает. Или это просто фары от автомобиля во дворе? Скорее бы рассвет. За окном мяукает кошка – пронзительно, словно чайка, которая летит вольно над водной гладью.

Таня стоит возле широкой реки, опершись ладонями на парапет. Вдалеке смутно видны ростральные колонны. Правее – блестит игла Петропавловского собора. Таня вдыхает свежий воздух. Как хорошо. И тут же понимает, что она здесь не одна. Едва удерживается от крика. Медведь! В элегантном фраке, узких штанах (как же они правильно называются? как-то смешно), чёрных лакированных ботинках (у них тоже есть название, но какое?), голова увенчана чёрным цилиндром. Медведь щерится клыкастой пастью. Тане страшно. Она мелко дрожит.

- Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы…, - говорит медведь слегка грассирующим баском.

- Да, да, я помню, - растерянно бормочет Таня. – Где, может быть, родились вы или бывали… А где он?

- Кто?

- Онегин.

- Ха! Это замечательный вопрос!

Медведь шагает к Тане и нависает над ней. Кажется, вот-вот его желтоватые клыки пропорют её шею. Таня съёживается.

- А действительно, где он? Больше того, спрошу: был ли он на самом деле?

- Кто? – шепчет Таня из последних сил.

- Да Онегин! Онегин же! Посуди сама, кто такой Онегин? Фикция, выдумка, чёрные буквы на белом фоне! Мало того, он – словно само воплощение скуки и бессмысленности! Русский Гамлет! Ха! Да разве ж это Гамлет? Никакого движения души, никакой совести, никакой рефлексии. На дядю больного ему плевать! На Таню Ларину – плевать! На Ольгу и Ленского – дважды плевать! Так кто же он тогда? В чём его идеология? Какие у него интересы? И вообще, был ли Онегин? Может, никакого Онегина и не было?

- Что-то я совсем запулата… запутала… запуталася…, - бормочет Таня и наваливается всем телом на парапет. - Так в чём же истина?

- Истина прежде всего в том, что у тебя болит попа, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти.

- Что? Какой ещё смерти? Нет, я слишком молода, чтобы умереть!

Медведь улыбается ещё шире.

- Да, умирать тебе рановато, есть у тебя ещё дела в другом месте. На Сенной площади!

Медведь медленно растворяется. Тают его ноги и руки. Исчезает туловище. Затем голова. И только клыкастая улыбка висит ещё какое-то время в воздухе. Ошеломлённая Таня закрывает глаза.

А когда открывает, обнаруживает, что её схватили за локти и куда-то волокут. По ступенькам затаскивают на помост и привязывают руки к толстому деревянному столбу. Таня вертит головой, насколько возможно. Вокруг неё в отдалении видны старые каменные дома. Вся площадь покрыта толстым слоем сена. Кое-где сено собрано в стога, и на этих стогах сидят люди.

- Крестьянка Татьяна! – провозглашает торжественный женский голос.

Таня оборачивается и обнаруживает на помосте Ольгу. В сарафане и кокошнике. Ольга держит в руках большой развёрнутый свиток и читает из него:

- По обвинению в плохом знании классической русской литературы, запущенной лености и неуважении к старшим приговорена к телесному наказанию! Порке кнутом в количестве 25 ударов!

- Что? Какой ещё порке? Это вообще из Некрасова!! – бьётся в истерике Таня. Дёргает верёвку, пытается вырваться из петли. Тщетно.

- Наказание произвести публично по обнажённому телу!

- Что? – Таня смотрит вниз. Видит свои голенькие груди, голенький животик и ниже… Она стоит обнажённая. На площади. Возле столба. Все на неё смотрят. И сейчас её будут бить кнутом.

Таня поворачивает голову и видит, что у Ольги в руках уже не свиток, а кнут. Длинная и толстая ременная лента на короткой рукояти. Тане кажется, что она видит, как на ленте проступает вязью: «я есмь смерть и погибель для всякого, кому притронусь».

- Нет, не надо, - Таня вжимается в столб и хнычет, как потерявшийся ребёнок.

Ольга взмахивает кнутом с отвратительным шелестом. Ременная полоса обрушивается на лопатки. Оставляет длинную полосу ослепительно-белой боли. Мир вокруг вздрагивает. Поднимается ветер и уносит сено вместе со стогами и сидящими людьми. Здания рушатся, как кубики «Лего».

Таня открывает глаза и чувствует, что скомканная простыня больно впилась ей в спину. Всхлипывает. Смотрит на полоску лунного света, прочертившую гардероб. Полоска, кажется, стала совсем бледной, значит, скоро рассвет. Полоска растекается по гардеробу – шире, шире. Превращается в широкое белое поле. Таня едет по этому полю на дровнях. Мужичок подхлёстывает лошадку. Рядом сидит мальчик.

- А почему опять зима? – спрашивает его Таня.

- Так Россия же, - отвечает мальчик солидно.

- А куда мы едем?

- На Чёрную речку.

- Ой.

Дровни останавливаются. На льду, слегка припорошенном снегом, стоят с одной стороны Ольга, с другой - медведь, а между ними маршал Жуков. Ольга и медведь держат пистолеты с длинными стволами.

- К барьеру! – кричит Жуков.

Ольга делает шаг вперёд, поднимает двумя руками пистолет. Взвизгнув и зажмурившись, стреляет в небо. Роняет пистолет на снег и плачет. Медведь наводит свой пистолет на Ольгу. Таня знает: он не промахнётся. И тут, неожиданно для всех, даже для самой себя, кричит:

- Не надо! Не убивай её!

Медведь поворачивается к Тане. Обнажает клыки то ли в улыбке, то ли в гримасе ярости.

- Что? И ты ещё вмешиваешься? Сколько раз она тебя порола? Сколько над тобой издевалась?

Таня смотрит на Ольгу. Та сейчас выглядит не такой заносчивой, как обычно. Её губы дрожат. По щеке стекает чёрная струйка размазавшейся туши. Широко распахнутые глаза до краёв наполнены страхом.

- Так что же? – рычит медведь. – Сколько нам так ещё стоять?  Решай уже что-нибудь!

- Я…, - Таня с трудом выталкивает слова из губ, - я… прощаю её.

Медведь опускает пистолет и пожимает плечами.

- Ну, раз похорон не будет, значит, будет… свадьба!

Он машет лапой. Снег поднимается пушистой метелью, ударяет в лицо тысячей иголок. Таня вскрикивает и закрывает лицо руками. А когда открывает, то видит перед собою длинный стол. Сама она сидит во главе в белом подвенечном платье. Рядом – медведь, а вокруг стола странные существа. Если посмотреть на них прямо, то всё это её сокурсники: Лена, Дима, Ира, Катя, ещё одна Катя, Наташа… А стоит только отвести взгляд и посмотреть краем глаза, то из под привычных лиц лезут какие-то образины. Вместо Лены – чудовище в рогах с собачьей мордой. У Димы вдруг голова становится петушиной. Вон там - ведьма с козьей бородой, за ней чопорный и гордый скелет, напротив - карлик с хвостиком.

Таня содрогается всем телом.

- Спокойно, - шепчет на ей ухо медведь. – Тебя никто не тронет. Ты – со мной. А вот тебе и  свадебный подарок! – медведь машет лапой в сторону. Таня послушно переводит взгляд и видит: на деревянной лавке лежит Ольга с задранной юбкой и приспущенными трусиками. По обнаженным полушариям её охаживают мокрыми розгами полужуравль и полукот. Ольга тихо плачет, уткнув лицо в связанные руки. Слегка вздёргивает ножками при каждом свистящем ударе.

- Я не мог оставить эту дерзкую девицу, обидевшую мою невесту, без наказания. Ну так лучше получить розгой по заднице, чем поймать пулю сердцем.

Таня сочувственно смотрит на багровеющую кожу Ольги, но ничего не возражает. «Да уж, наверное, в этом и есть великая сермяжная правда», - думает она. Впрочем, озвучить один мучающий  её вопрос Таня всё же решается.

- Так кто же ты?

- Я часть той силы, что вечно хочет зла… А впрочем, хватит цитат. Присмотрись ко мне внимательней!

Таня собирается с духом и смотрит на морду медведя. Шерсть на его голове кудрявится, спускается такая же кудрявая по вискам, чуть ли не до подбородка.

- Ах! - восклицает Таня в изумлении. - Да ты же Пу…

Пронзительный звон будильника обрушивается на неё. Вырывает из объятий сна, как рыбак лещика из пруда. Таня скидывает одеяло, встаёт, потягивается и бредёт в ванную. Смутные образы сновидения тают в её сознании.

Таня смотрит в зеркало. Рассеяно накручивает на палец локон. Вспоминает вчерашний день. Заваленный экзамен. Злючку Ольга Николаевна с вопросами на засыпку. Да читала же ведь Таня «Евгения Онегина», читала. Просто не так внимательно, как надо было. Ехала домой с тяжёлым предчувствием. Показала родителям зачётку. Выслушала долгую нотацию на два голоса: мама – тенором, папа – баритоном. С кухни в комнату принесли скамейку. Заголилась и легла. Сначала папа стегал её ремнём, затем мама – розгами. Ревела. Обещала выучить и всё исправить оценку. Билась животом о скамейку, так что даже синяки появились. Умоляла. Опять обещала исправить оценку. Визжала.

Мама пошла к пожилой соседке с шестого этажа, бывшей учительнице. Та дала три книги для лучшего понимания: Набокова, Лотмана и Довлатова. Таня переползла со скамейки на диван. Легла на живот и пыталась сквозь слёзы их читать. Сначала схватилась за Набокова, смутно помня о том, что с ним связано что-то скандально-эротичное. Оказалось - редкостная скучища. Перешла на Лотмана, но тот оказался ещё зануднее. Остановилась на Довлатове. При всей его унылости, он хотя бы художественный и даже местами смешной. Когда Довлатов скатился в банальнейшую пьянку, она окончательно на всех обиделась. Бросила книги, выключила свет и завернулась в одеяло.

И вот теперь, когда мрачные воспоминания вчерашнего дня вытеснили смутные и беспокойные ночные видения, Таня вздыхает и говорит своему отражению в зеркале:

- Эх, придётся выучить всё про этого проклятого Онегина.