Зимняя фантазия

Один из первых моих рассказов. Несколько сентиментален, но ведь и литература начинается именно с попыток выразить чувства. А без чувств она просто перечень фактов. Хронология, летопись, протокол, не более того.

Зимняя фантазия

 

За что я не люблю зиму, так это за ветер. Все остальное можно вытерпеть: оттепели с мокрым снегом, разъезжающимся под ногами, лед, надраенный до блеска метлами дворников, ранние сумерки, навевающие дремоту. Даже беспросветное серое небо, накрывающее город как перевернутая свинцовая чашка. Все можно вытерпеть, но только не режущий лицо, забирающийся под капюшон, проникающий даже не до костей, а до самых кишок ветер. А когда он еще и со снегом – то это просто труба, кранты, вешалка, называй как хочешь.

 

Я быстрым шагом, почти бегом преодолеваю расстояние от машины до подъезда, бормоча на ходу проклятия в адрес дворника, забившего на свои прямые обязанности еще осенью, так что его совкообразное орудие труда, наверное, уже напрочь сгнило без употребления. Не забываю я добавить пару ласковых и в адрес ЖЭКа, мэрии и прочего многочисленного начальства. Заканчиваю я свою тираду только в тот момент, когда мои пальцы ложатся на панель кодового замка. Он, как ни странно, срабатывает, и я наконец-то окунаюсь в тепло подъезда. Ах, как хорошо! Как мне мил сейчас этот грязный, замызганный, заваленный рекламными листками, подъезд. Ах, ну просто нет слов!

 

Я поднимаюсь на лифте (тоже работает – сегодня просто день чудес какой-то) на свой родной пятый этаж, достаю ключ и открываю дверь. Так, чего-то или вернее кого-то здесь не хватает. Даша уже по идее должна меня ждать. Обычно мы приходим одновременно, но сегодня я слегка опоздал, как всегда, из-за пробки (хотя какая это пробка, так мелкое недоразумение; та, что была что позавчера – это да; домой приехал только в девятом часу). Зимой соблюдать точность практически невозможно, так что тревожиться вроде пока рано. Да и если бы что –она бы позвонила. Если, конечно, это не совсем уж поганое что-то. Такое что-то, после которого уже не звонят. Нет, не надо таких мыслей. Подумаешь – опаздывает на полчаса. Не надо панику поднимать.
 

Я переодеваюсь и иду на кухню, по дороге кинув взгляд на декоративный градусник, висящий на стене в прихожей. Восемнадцать градусов – ничего себе. А мне поначалу показалось, что у нас чуть ли не все тридцать. Надо бы обогреватель включить. Ладно, сначала чайник. Да и вообще пожевать чего-нибудь хочется. Где же все-таки Даша?

 

Я озабоченно кидаю взгляд на часы и тут же слышу робкое шевеление ключа в замке входной двери. Ну наконец-то! Выхожу в прихожую и вижу, как дверь медленно открывается, а за ней стоит моя единственная и несравненная Дашенька. Только вот вид у нее какой-то не такой. В смысле бледный какой-то, без румянца. И губы мелко трясутся.

 

– П-п-привет, – неразборчиво бормочет она и даже не входит, а вваливается в дом.

 

– Что случилось? Что такое? – Я подхватываю ее на лету и сажаю на табуретку.

 

– За-за-замерз... мерз-ла.

 

Она стаскивает перчатки трясущимися пальцами. Я хватаю ее за ладонь и аж даже подпрыгиваю на месте от неожиданности. Пальцы не просто холодные, они ледяные как сосульки.

 

– Тр-трам-вай, – с трудом произносит она.

 

– Что трамвай?

 

– С-с-с-с...

 

– Что, сломался, да?

 

– А-а-а-ага...

 

– Значит, трамвай сломался. И ты что, пешком пошла?

 

– Д-д-да.

 

И тут я внезапно замечаю то, что вообще-то должен был заметить сразу. Моя кошечка одета отнюдь не в меховую шубейку, как положено по сезону, а в легкое пальтишко, даже без капюшона. И шапка на ней – горе одно, а не шапка. А ведь я ей говорил утром – оденься потеплее, мало ли что. Ну вот, стоит только на секунду без контроля оставить... Ох, блин, о чем я сейчас думаю? Сейчас совсем другие проблемы надо решать.

 

– Так, ты раздевайся, а потом в ванну!

 

Она судорожно кивает и расстегивает свое пальтишко, под которой обнаруживается тонкий облегающий свитерок. Ну, блин, модница. Ну, довыпендривалась. Ну, я тебе устрою... потом.

 

Я резко бросаюсь в ванну и включаю воду. Так, ванна, конечно, холодная. Я быстро добавляю кипятка и ошпариваю стенки. А что еще делать? Когда-то в детстве я читал, что замерзших надо растирать спиртом. Да только у нас ни спирта, ни водки, вот как всегда, как что надо, так ничего и нет. Придется обойтись ванной и чаем.

 

Снова выбегаю в прихожую. Даша кое-как стянула с себя пальтишко, но на большее ее не хватило. Лицо у нее настолько бледное, что я начинаю бояться, не отморозила ли она щеки. Да нет, вроде бы не должна...

 

– Ты как?

– Х-х-хорошо. Т-т-т-теп-п-пло, – она пытается улыбнуться.

 

– Какое на фиг тепло? Тут всего восемнадцать градусов. Ах да.

 

Я быстро поворачиваюсь, залетаю в комнату и включаю обогреватель.

 

– Ты раздевайся! – кричу я. – Сейчас ванна будет.

 

– А-ага.

 

Из комнаты я снова бегу в ванну. Воды набралось мало. Ладно, пока она будет раздеваться, еще набежит. Я возвращаюсь в прихожую и вижу, что она пытается снять обувь. Я мысленно обзываю себя идиотом и немедленно падаю перед ней на колени.

 

– С-с-спасибо, – шепчет она, когда я стаскиваю кожаные сапожки с самых прелестных в мире ножек. Я обхватываю ладонями ее ступню и снова чувствую этот дикий холод. Кошмар!

 

– В-в-ванна, – напоминает она. Во блин! Я вскакиваю и бегу в ванну. Уф, вода добралась только до трех четвертей. Трогаю пальцем – горячая, но не кипяток, так, в самый раз. Быстро закручиваю вентиль и зову ее.

 

Дашенька входит в ванну мелкими боязливыми шажками. Ну что ж, передвигаться она в состоянии, и то хорошо.

 

– Давай, раздевайся.

 

Она нерешительно смотрит на меня.

 

– Ну чего ты встала? Быстрей.

 

– Я стесняюсь, – бормочет она.

 

– Кого? Меня, что ли? Ну ты даешь, Дашуля! Значит, ходить зимой в пальтишке ты не стесняешься, а раздеться перед собственным супругом стесняешься, так что ли?

 

Этот аргумент, как ни странно, действует, и она медленно стаскивает свитерок, являя на свет тонкую шелковую блузочку. Нет, женщины все-таки странные существа. Очень странные.

 

– Быстрее, быстрее, – подбадриваю я, но помочь как-то не решаюсь. Стеснительная она, видите ли. В постели, понимаешь ли, не стеснительная, особенно в те дни, когда я уставший как собака и спать хочу до невозможности. А в ванной вдруг застеснялась, голуба моя.

 

Но вот блузка летит на пол, за ней следуют брюки и разные предметы женского гардероба, и самая обаятельная и привлекательная женщина на Земле предстает предо мной во всей своей красе. Ножки длинные, грудки дерзкие, шея как у лебедушки. Щас бы... Стоп, не время слюни распускать. Я подхватываю Дашу под руки и помогаю ей ступить в ванну.

 

– Ой, вода горячая, – вопит она отчаянно и рвется обратно. – Не могу такую горячую.

 

Я заталкиваю ее обратно, радостно отмечая про себя, что заикание у нее наконец-то прошло.

 

– Терпи! Терпи, я кому сказал!

 

– Ой, мамочки! – кричит она. – Ой, не могу! Горячая!

 

– Это не она горячая – это ты холодная! – ору я в ответ. – Давай садись! Живо!

 

Она медленно опускается вниз. Но как только ее пятая точка касается воды, она снова вскакивает.

 

– Ой, я не могу.

 

Я понимаю, что пора сменить тактику.

 

– Дашенька, милая... – говорю я самым проникновенным тоном, на какой я только способен. – Пожалуйста. Ради меня.

 

Она всхлипывает.

 

– Дашуля, – глажу ее по руке. – Ну, давай.

 

Она обреченно кивает и резко плюхается вниз, так что вода хлещет на пол и на меня. Вот блин. Ладно, главное, что своего я все-таки добился.

 

– Вот и хорошо, – тихо говорю я и снова глажу ее, только уже по волосам. – Ты посиди здесь, погрейся, а я пойду чайку сготовлю. С бергамотом, как ты любишь. И меду достану. Тебе надо сейчас мед есть. И побольше.

 

Я оставляю ее плавать, а сам иду готовить еду. Делаю я это как всегда неумело, кухня – совершенно не моя стихия. Но, впрочем, для того, чтобы заварить чай и разложить на блюде кондитерские изделия много ума не надо. Я подумываю насчет яичницы, но потом все же решаю не рисковать. Мои кулинарные шедевры никогда не вызывали у Даши ничего, кроме ехидных комментариев. Управившись по кухне, я отправляюсь в комнату и роюсь в комоде, привычно удивляясь тому, сколько вещей надо для жизни молодой бездетной паре. Через некоторое время я извлекаю из самого дальнего угла теплую пижаму, которую моя мама подарила ей на прошлый день рождения. Тогда Даша всего лишь похихикала над подарком и убрала с глаз долой. Она не любит спать в одежде, и это обстоятельство никогда не вызывало нареканий с моей стороны. Точно так же как не вызывает у меня нареканий ее любимый короткий халатик, открывающий ее ноги во всей их потрясающей красоте. Но сейчас не время для халатиков.

 

Я подхожу к двери ванной, стучусь и кричу:

 

– Как ты там?

 

– Уже лучше, – откликается она на удивление бодрым голосом. Что ж, моя Снегурочка возвращается к жизни. Я чувствую, как на сердце становится легче. Напугала она меня своим заваливанием в квартиру и своими руками-ледышками. Ну да ничего, еще будет возможность поквитаться.

 

Я стелю кровать, а затем сажусь в кресле примерно минут на десять. Просто сижу, ни о чем не думаю. Все-таки хорошо, когда у тебя есть дом и любимая жена. Плохо только то, что эта жена не хочет слушать ничьих советов и ведет себя, как капризная маленькая девочка. Впрочем, надо признать, что такое поведение ей идет.

 

Я неторопливо поднимаюсь с кресла, беру в руки пижаму и направляюсь

к ванной.

 

– Ты давай вылезай, – кричу я через дверь. – Не жди, пока вода остынет.

 

– Ага, – раздается в ответ. – То залезай, то вылезай. А еще говорят, что

мы, женщины, непостоянны.

 

Отлично! Может шутить, значит, жить будет. Я слышу тяжелый всплеск воды. Потом дверь немножко приоткрывается (нет, ну просто поразительная стеснительность), и из ванной слышится робкий голос:

 

– А где халат?

 

Я гордо расправляю в руках пижаму и отчеканиваю:

 

– Вот твой халат на сегодня.

 

В ответ я слышу возмущенное:

 

– Да ты что? Убери этот кошмар немедленно. Я в этой пижаме похожу на девочку из дурдома.

 

Я молчу.

 

– Да не одену я это никогда!

 

Я молчу.

 

– Нуууу, пожалуйста, – тянет она капризным голосом. Я молчу, но мои пальцы непроизвольно сжимаются, сминая плотную ткань.

 

– Ладно, ладно. Но только сегодня!

 

Из двери показывается тонкая рука и берет пижаму движением, исполненным презрения. Вот как у женщин получаются такие выразительные жесты? Не понимаю я, хоть убей.

 

Примерно через полминуты Даша выходит из ванны. Намокшие волосы делают ее похожей на русалочку. Я с облегчением вижу, что ее щечки снова порозовели, а значит, обморожение им не грозит.

 

– Как ты мог так поступить? – обиженно спрашивает она. – Это же просто кошмар какой-то.

 

– Такая красавица как ты будет прекрасно смотреться даже в лохмотьях, – отвечаю я со всей возможной галантностью, но кажется, мой комплимент ее не слишком впечатлил. Она язвительно фыркает и направляется на кухню. Я смотрю ей вслед и понимаю, что пижама ей действительно не идет, особенно в области нижней части туловища.

 

За чаем Дашуля рассказывает во всех подробностях о своих приключениях на московских улицах. Впрочем, ничего принципиально нового я не узнаю. Да, трамвай действительно сломался. Да, ей пришлось идти пешком. Вот и все факты. А то, что она ухитрилась растянуть их на пятиминутный рассказ – ну что же, это всего лишь закономерное проявление ее женской натуры.

 

Покончив с чаем, мы отправляемся в комнату. При виде заблаговременно расстеленной постели она начинает что-то говорит о том, что не хочет спать, что уже согрелась и еще что-то такое. Я в ответ выразительно молчу, и она залезает под одеяло, всем своим видом демонстрируя недовольство.

 

Я же сажусь на край постели. Осталось еще одно дело, которое неплохо было бы завершить сегодня, по горячим следам, так сказать, хотя в нашем случае, наверное, правильнее говорить о следах холодных. Начинаю я, как водится, издалека:

 

– Когда-то давно в одном городе жила маленькая девочка. Она была очень красивая и очень непослушная. Когда наступила зима, родители сказали ей: “Доченька, на улице такой холод. Оденься, пожалуйста, потеплее. Не забудь про теплую шубку, варежки, сапожки”. Но девочка не послушала своих родителей. Она сказала: “А я в шубке, варежках и сапожках некрасивая. И не буду я их надевать”. И не надела. А когда вышла на улицу, то сразу замерзла. И превратилась в ледяную статую. И все ходили и говорили: “Ой, какая красивая статуя. Жалко, что не живая”. Вот так вот...

 

Я замолкаю в ожидании слов раскаяния. Но тут моя ненаглядная высовывается из-под одеяла и мерзким голосом говорит:

 

– А потом пришла весна. И статуя растаяла. И девочка начала пахнуть. И все поняли, что никакая это не статуя, а обыкновенный трупак. Хе-хе-хе.

 

Ее жестяной нечеловеческий смех добивает меня окончательно.

 

– Ты что, чокнутая, да? Ты до смерти замерзнуть хотела, да? Ты у любого паталогоанатома спроси – сколько в морги зимой привозят таких вот, отмороженных.

 

– Ага, – все тем же мерзким подхватывает она, – как только встречу паталогоанатома, сразу его спрошу. Пусть расскажет во всех подробностях.

 

Ничего себе! При таком поведении она еще и шутит. Хотя, с другой стороны, это только облегчает мне задачу.

 

– Знаешь что, моя дорогая, – решительно говорю я, – по-моему, ты еще не до конца отогрелась.

 

– Это ты о чем?

 

– А о том. Мозги у тебя отмерзли напрочь. Надо срочно прогреть.

 

– Это как? – растерянно спрашивает она.

 

– Науке известен только один способ. Косвенное воздействие на мозг через позвоночный столб посредством нагревания седалища.

 

– Чего?

 

– А того, – я резко хватаю ее и вытаскиваю из-под одеяла. – Ты поговорку “вложить ума в задние ворота” слышала когда-нибудь? Вот сейчас я этим и буду заниматься.

 

Я бережно раскладываю Дашу на своих коленях. Она нисколько не сопротивляется, то ли от ошеломления, то ли от осознания своей вины. Я быстрым движением сдергиваю вниз пижамные штаны, в ответ на что она издает какой-то недоуменный звук.

 

– Воздействие должно осуществляться непосредственно по обнаженной цели, – объясняю я. – Только так можно достигнуть необходимого эффекта.

 

Пред началом процедуры я не могу отказать себе в удовольствии полюбоваться двумя белыми полушариями, что лежат передо мной. Округлые, в меру пухленькие – просто загляденье. Даже обидно, что у такой прелестной попки такая несмышленая хозяйка. Я сочувственно вздыхаю, вскидываю руку вверх, изображая что-то среднее между пионерским салютом и фашистским приветствием, и резко опускаю ее вниз. Эх, хорошо пошла. А вот и еще. И еще.

Ладонь оставляет на ягодичках розовые отпечатки. Их становится все больше и больше.

Дашуля поначалу только слегка вздрагивает. Но когда отпечатки сливаются в одно обширное розовое пятно, она начинает издавать легкие повизгивания. Ну что тут поделаешь? Наказание – это вещь неприятная, но в данном случае совершенно необходимая.

 

Повизгивания становятся все громче, а удары все крепче (аппетит, как известно, приходит во время еды). Все-таки порка – это особое, ни с чем несравнимое ощущение. Красивая женщина у тебя на коленях, постепенно краснеющие ягодицы, дрыгающиеся в воздухе ноги... Да точно, ноги уже задрыгались, значит, все-таки тепло дошло до двигательных центров мозга. Так что, может быть, стоит усилить воздействие? Да, пожалуй. Только вот ладонь жалко. Но, с другой стороны, чем только не пожертвуешь для любимой женщины.

 

– Ой-ей, хватит, – кричит Даша. Похоже, усиленное воздействие пришлось ей не по вкусу.

 

– Не ойкай, – строго говорю я, на секунду прерывая дисциплинарное воздействие. – За свои поступки надо отвечать. В следующий раз будешь слушать, что тебе муж говорит.

 

– Буду, буду, – быстро и неразборчиво говорит она. – Все буду делать. Только не надо больше.

Я хмыкаю и снова поднимаю руку.

 

– Вижу, что мозги у тебя приходят в норму. Но кажется еще не до конца.

– Нет, не надо! – кричит она.

Ах, какой сочный, какой глубокий и насыщенный звук издает мужская ладонь при соприкосновении с обнаженной женской кожей. Какую блаженную истому порождает в душе этот звук, с которым не сравнится никакая музыка. Я мог бы вечно наслаждаться им и вечно находить в нем новые, еще не изведанные оттенки. И напрасно Дашуля сжимает и разжимает свои прелестные половинки, напрасно вздрагивает и бьет воздух ножками. Все это уже не может меня остановить. Я сейчас не человек – я машина, запрограммированная на поражение одной-единственной цели.

Так проходят минута за минутой. Минута наслаждения для меня - минута мучения для нее. Но даже у машины есть свой предел. И вот моя рука бессильно опускается. Увы, дух мой крепок, а вот плоть недостаточно тренирована.

Даша всхлипывает на моих коленях. Бедняжка, она думает, что все уже закончилось. Я осторожно снимаю ее с колен и перекладываю на кровать. Она немедленно заводит руки за спину и гладит нарумяненную поверхность. Я же тем временем подхожу к комоду и открываю дверку. Ту самую дверку, на которой в специальном держателе (или как он там называется) висят мои кожаные ремни. Я неторопливо снимаю свой самый любимый ремень, сжимаю в кулаке пряжку и делаю несколько витков вокруг ладони, оставив свободным длинный кончик. Поворачиваюсь к кровати и наталкиваюсь на ошеломленный взгляд моей голубки. Да, я редко пускаю в ход это грозное орудие. Очень редко. Но по-моему сегодня как раз подходящий случай.

– Я больше не буду, – говорит она жалобно. – Пожалуйста, только не... не этим. Если хочешь – можешь еще ладонью.

– Я бы с удовольствием, – честно отвечаю я. – Да только вот ладонь уже устала.

 

Она судорожно втягивает в себя воздух, но все же спускает колени на пол, выставляя наверх изрядно покрасневшую попку. Я не люблю наказывать ее ремнем. Он не дает той полноты ощущений, какую дает безоружная ладонь. Да и звук от удара ремнем – лишь пародия на шлепок ладонью. Но что поделаешь. Так уж сложились обстоятельства.

 

Я быстро взмахиваю рукой и с силой обрушиваю ремень на ее ягодицы. Она вздрагивает всем телом и издает пронзительный вопль, ее руки отчаянно скребут по покрывалу. Я чувствую, как ей хочется прикрыть ими свой горящий задик, но она знает, что это лишь увеличит ее наказание.

Я бью снова с тем же эффектом. И еще, и еще, почти без перерывов. Примерно на пятнадцатом ударе ее вопли превращаются в одно монотонное подвывание, и я понимаю, что пора заканчивать. Еще пять ударов – и хорош. Я возвращаю ремень на его законное место, она же в это время потирает наказанный участок тела, затем натягивает штаны и забирается под одеяло, после чего поворачивается к стене и начинает тихо, надрывно всхлипывать.

 

Я подхожу к кровати и смотрю на ее вздрагивающую спину. Все-таки плачущая женщина – это страшное оружие, особенно если эта женщина – любимая. Я осторожно протягиваю руку и беру ее за плечо. Она резко сбрасывает мою руку и всхлипывает с удвоенной частотой.

 

Я сажусь на кровать и отчаянно говорю:

 

– Ну, ты это... понимаешь... я ведь не это... ну то есть... ну, короче, испугался я... ну, когда тебя увидел... ну, это, когда ты вошла.

 

Я бросаю искоса взгляд назад. Кажется, спина перестала сотрясаться.

 

– Я подумал... А вдруг чего... Ну и вообще...

 

Она молчит. Я тоже молчу. Ну как мне объяснить, что у меня нет никого ближе, чем она. И что я всегда буду ее любить, несмотря ни на что. Даже если она будет ходить зимой в легком пальтишке, да даже если и без пальтишки, даже вообще без ничего. И все равно я буду ее любить. Всегда. Она моя единственная радость, мой свет в окошке, моя бесценная и самая желанная. Банально, да, все это очень банально. Но когда она рядом, я начинаю думать исключительно банальностями и ничего не могу с этим поделать.

 

От всех этих мыслей у меня щиплет в носу, и глаза как-то подозрительно подмокают. А она все молчит. Вот почему я стесняюсь сказать ей о своей любви? Почему? А, ладно, была не была.

 

– Дашуля... Слышишь, Дашуля? Я люблю тебя, – тихо, гораздо тише чем хотелось бы, произношу я. И с удивлением вижу как зашевелилось одеяло. А через секунду ее руки обвивают мою талию, а самый красивый на свете голос шепчет мне в ухо:

– Ой, милый, а я уже думала, что ты этого никогда не скажешь.

 

Мы сидим обнявшись, и я чувствую, как счастье наполняет меня, нет, нас обоих. Я чувствую ее счастье, а она – мое. Мое счастье отражается в ней, а ее – во мне. А потом снова отражаются, и так до бесконечности. И тут она прерывает молчание.

 

– А ведь, между прочим, ты меня до конца так и не согрел.

– Чего? – тупо спрашиваю я.

– Нет, ты не волнуйся, с ручками и ножками у меня все в порядке. И с головой тоже. А задик твоими стараниями вообще как печка. Но вот одно местечко так до сих пор холодным и остается. Ну просто как мороженое.

– Чего? – нет, точно, туплю я сегодня.

– Мне что, по слогам повторить? – с нескрываемой язвительностью интересуется она.

– Да не, не надо, – поспешно говорю я. – Намек понят. Согревать – так уж до конца.

Я поворачиваюсь и падаю в объятия к своей единственной и неповторимой, и одеяло накрывает нас, как занавес сцену.